Большой Хинган — Порт-Артур - Василий Романович Бойко

там в дымке мне чудился Порт-Артур, а может я и в самом деле что-то видел, скорее всего памятник на горе Перепелиной, маячивший белым пятном… Порт-Артур, или Люйшунь по-китайски, теперь закрытый город, посещение его нашим планом не предусматривалось. Но на мое счастье, сопровождавшая нас на смотровую площадку молодая китаянка, прекрасно говорившая по-русски, оказалась жительницей Порт-Артура. Я попросил ее положить на Русском кладбище к братским могилам русских воинов 1904 года и советских воинов 1945 года цветы от нашей делегации. Через два дня, перед отъездом из Дальнего, мне сообщили, что эта славная девушка в сопровождении своих подруг и родственников привезла на Русское кладбище полную тележку самых лучших цветов, засыпав ими могилы. Так с ее помощью я словно бы побывал в Порт-Артуре, чтобы почтить память соотечественников — портартурцев.

А в Дальнем нас торжественно встретила большая делегация Общества китайско-советской дружбы во главе с заместителем председателя Люй Ваншанем.

В городе уже широко знали о приезде советской делегации, и на всем протяжении от вокзала до гостиницы «Далянь», что на площади Сун Ятсена на берегу Желтого моря, нас приветливо встречали горожане.

После отдыха Люй Ваншань повез нас в центр города на площадь, где возвышается монумент в честь советских воинов, сооруженный уже после ухода советских войск о Гуаньдуна.

Огромная площадь, где город проводит свои торжества, заполнена народом насколько хватает глаз. Наше появление на трибуне вызвало овации. Люй Ваншань, представляя всех нас, сказал, что я народный художник, председатель Иркутского областного общества советско-китайской дружбы и участник освобождения Ляодуна, что в 1945 году я рисовал Дальний и Порт-Артур… А я и сейчас рисовал эту величественную площадь, этих людей, каждый из которых старался пожать мне руку, сказать «сесе» — спасибо. Ко мне подошел старик, с улыбкой взял у меня лист бумаги, уверенно нарисовал силуэт горы Высокой и сказал: «Я Ван Мой, а вы — Ло-га-ли». Не успел переводчик перевести эти слова, как мы с Ван Моем крепко обнялись, а потом стерли слезы радости. Я признал Ван Моя и стоявшего рядом с ним человека — тех молодых в 1945 году людей, которые помогали мне в работе по запечатлению исторических мест Порт-Артура. Они и сейчас жили в Порт-Артуре и приехали, узнав о прибытии нашей делегации. Вот какая произошла встреча! Я с радостью подарил старым знакомым свои рисунки, и мы расстались с надеждой встретиться еще раз: ведь я не побывал тогда в Порт-Артуре…

Нам показали весь город. Старый Дальний, казавшийся нам в 1945 году огромным, — теперь маленький островок в современном Даляне, протянувшемся на 40 километров к самому Цзиньчжоу, фактически ставшему пригородом…

Прощание с Люй Ваншанем и всей китайской делегацией в аэропорту было сердечным. Они благодарили нас за посещение города, просили высказать советским людям чувства любви и уважения. Особый привет они передавали со мной всем ветеранам нашей армии, освобождавшим Северо-Восточный Китай и Ляодунский полуостров».

После XXVII съезда КПСС наши межгосударственные, торговые и культурные связи с КНР начали расширяться. Их взаимная выгодность признается обеими сторонами, а это значит, что они будут развиваться и впредь.

Рубежное значение на этом пути имел визит М. С. Горбачева в Китайскую Народную Республику в мае 1989 года. Он ознаменовал нормализацию межгосударственных отношений двух великих социалистических держав, восстановление связей между Коммунистической партией Советского Союза и Коммунистической партией Китая.

Не надо доказывать, что такая перспектива взаимоотношений СССР и КНР отвечает глубоким надеждам советских людей.

Глава шестая

Японцы, какими мы их видели

Военнопленные

Военному совету, политотделу, некоторым службам армии да и мне лично за время пребывания в Порт-Артуре довелось довольно много общаться с японцами — представителями страны, господствующие классы которой еще вчера смотрели на китайцев, на их землю как на объект нещадной эксплуатации.

Опыт этого общения можно считать уникальным в том смысле, что за всю историю отношений нашей страны с Японией ни отдельным должностным лицам, ни каким-либо организациям, ведомствам, российским или советским, еще не приходилось оказываться в положении, когда надо было проявить заботу о сотнях тысяч японцев.

Казалось бы, это совсем не вытекало и из характера взаимоотношений двух соседей.

Известно, что с конца XIX века Япония, вступившая на путь империалистического развития и экспансий на Азиатском континенте, ставила своей целью вытеснить Россию с Дальнего Востока, а затем и из Сибири. Агрессия стала определяющим фактором отношения Японии и к нашему социалистическому государству. Военная интервенция на Дальнем Востоке в 1918–1922 годах, вооруженные вылазки в районе Хасана и на реке Халхин-Гол в конце тридцатых годов, бесчисленные провокации на сухопутной границе и на морях — все это было лишь прелюдией к большой войне против нашей страны, которую японские милитаристы намеревались осуществить вслед за гитлеровской Германией. Вполне оправданным ответом на этот длинный перечень преступных антисоветских действий явилось вступление СССР в войну с Японией в 1945 году.

Но как только японские войска в Маньчжурии капитулировали, наше отношение к военнопленным и тем более к гражданскому японскому населению полностью определялось принципами нашей морали — уважением человеческого достоинства, готовностью прийти на помощь слабому.

Вплотную «знакомиться» с японцами мы начали, правда, еще в период подготовки к наступлению. Наряду с изучением военного потенциала и военной доктрины Японии мы внимательно анализировали данные о моральном состоянии войск противника, поведении его солдат и командиров на поле боя, о взаимоотношениях начальников и рядовых.

За всем этим хотелось увидеть и национальные особенности японцев, понять их как людей.

К примеру, приходилось много слышать о коварных тактических приемах японских солдат и командиров на поле боя, их фанатизме и жестокости.

Что ж, в ходе боевых действий в Маньчжурии довелось не раз встречаться и с коварством, и с жестокостью, а если вспомнить о камикадзе, то а с тупым фанатизмом противника. Многим советским воинам это стоило жизни.

Кое-что из набора жестоких, солдафонских предписаний японского воинского уклада мы могли наблюдать и в лагерях для японских военнопленных.

Согласно международным правилам, военнопленные обязаны выполнять законы той страны, армия которой их пленила. По нашим законам японцам не запрещалось придерживаться своих традиций и религиозных верований, отмечать национальные праздники, по своим правилам организовывать быт и отношения между собой. Но если такой порядок затрагивал достоинство или покушался на здоровье военнопленного, мы требовали его немедленной отмены.

Покажу это на одном примере. Из группы японских военнопленных, располагавшейся на территории гарнизона нашей 17-й гвардейской стрелковой дивизии в районе Цзиньчжоу, в знак протеста против грубости и строгости японского капрала сбежали два солдата. Беглецов поймали, и командир этой